Читаем без скачивания Река времени. Дневники и записные книжки - Валерий Протасов

В болезни мучились и душа, и тело. Как будто мрачная туча стояла надо мной: ни ветерка, ни облегчения. Теперь, чувствую, что-то сдвинулось и прорастает в душе.

Нынче, говоря о малой родине, думают почему-то только о незаметных городках, или о деревне.

Но двух одинаковых деревень не бывает, как и двух городов тоже. А в городе родная улица, а на ней единственный дом. Нельзя найти вторую такую улицу, дом, близких друзей, родных, даже врагов. Из всего этого и возникает чувство родины. Пока остаётся в родных местах хоть что-то узнаваемое, есть и родина. Но если и все приметы исчезают, остаётся целый мир памяти.

На собрании в писательской организации сказал о том, что любовь к родному краю ― необходимое условие творчества, но объясняться в такой любви слишком жирным шрифтом значит преувеличивать роль какой-нибудь одной области в общерусской литературе. Областная литература обречена на изоляцию.

События истории надо вращать не вокруг «малой родины», а историю края надо вписать в общий круговорот событий. В центре должен быть человек, а не место. Такая литература будет интересна всем. Пока же наше областное краеведение ― пантеон местночтимых святых.

Роковой день

На мартовском снежке на совершенно ровном месте поскользнулся. Падая, оперся на руку. Всё изменилось в какую-то секунду. Здоровье, бодрость, солнечный свет – всё исчезло, перешло во мрак, как будто на всём ходу вдруг оборвался в пропасть. В глазах темно, боль и почти обморочное состояние. Вызвали скорую. Давление 70 на 40. Оказался перелом. Уложили руку в лубок. Боль утихла.

В приёмном покое больницы сделали гипс. Боль прошла. Медсестры пьют чай. И так мне захотелось сладкого чая и булочку. Мне дали и того, и другого. Истинно человеческое милосердие. На душе стало легко и радостно, как будто этого стакана сладкого чая и булочки мне и не хватало. Иду домой, словно лечу на крыльях. По телефону знакомый: «Что случилось?» Рассказываю. На вопрос, как себя чувствую, отвечаю: хорошо, испытываю состояние счастья. Недоумение. А мне и в самом деле радостно, как не бывало уже давно.

Странно, но о случившемся почти не жалею, даже испытываю что-то вроде благодарности к судьбе. Перешел в какое-то новое состояние, с новыми ощущениями и мыслями, словно сбросил старый груз. Удовольствие следить за ними перевешивает неудобства. Думаю, что человек весь во власти неизвестных ему сил и что может случиться с ним в следующую секунду, совершенно не знает. В этом свете предстает жизнь: и наши усилия, и наши огорчения. Один миг отделяет нас от чего-то совершенно нового. Жизнь и смерть разделяет ничтожно малый переход, в один шаг. Иногда же для этого вообще не нужно никакого физического движения.

Какое же в этих мыслях удовольствие? Не знаю. Но это, может быть, единственное, что позволяет мне подняться над случайностью, да и то после того, как она произошла.

Дом наш всё же стоит на песке.

Перелом закрытый. Рука не болит. В таком состоянии покоя и счастья читаю «Воспоминания» М. А. Дмитриева. Благородная мысль автора, что в человеке надо ценить каждый проблеск дарования, радоваться ему, а не похеривать перед большим дарованием, а то и просто из зависти. Мысль, кажется, совершенно чуждая современным литературным людям. Настрой, почти исчезнувший из нашей жизни.

Много рассказывается о людях, или забытых ныне, или совершенно неизвестных, но славных при жизни пусть каким-нибудь одним добрым свойством. Мы привыкли смотреть на этих людей с оттенком снисхожденья. А, между тем, люди эти были лучшими в своём поколении, а, значит, и лучшими среди людей вообще.

Иметь право печататься должны все пишущие способные люди самых разных мнений и направлений: ни потопа, ни чумы от этого не случится. Бояться писательского наводнения не стоит.

Настоящего писателя мы узнаем по художественной необходимости его творчества.

Если критика ― только одно из мнений, то почему от мнения одного человека должна зависеть судьба другого?

Всякая исследование художественного произведения есть попытка дописать его, только другими средствами.

Как любят едва вылупившиеся из яйца литераторы дать почувствовать менее удачливому коллеге собственную значительность, владетельное право в животе и смерти попавшего им в руки неудачника.

Всякий, даже преуспевший автор знает, сколько приходиться наглотаться унижений, прежде чем выбьешься в люди. Зато уж потом всё то, что проделывали с ним, он повторит с другими. Но зло от повторений становится всё хуже, а уровень правды всё ниже.

Союз писателей, издательства превратились в цензурный департамент, а писатели – в чиновников разного ранга от всесильных начальников до бесправных парий.

Рукопись будущей книги рождается в муках и радостях уединения. Но, чтобы сделаться книгой, рукопись проходит через множество рук. И хорошо, если руки эти чуткие и чистые.

Редактор ― это акушер, помогающий рождению ребенка. Можно помочь при родах, а можно и навредить. Часто редактирование похоже на обязательную стрижку по установленному для всех одинаковому образцу.

Ремесло

Как можно судить о ремесле, не зная тайн его? Как можно учить мастера делать скрипки, лепить горшки, если сам ничего подобного не делал? А музыку сочинять, книги писать разве легче? А, между тем, многие так называемые критики только этим и занимаются.

Даже если ты и сам художник, судить о чужом создании невозможно, ибо нельзя в точности повторить путь, пройденный другим.

Перечитываю свои старые рассказы. Сколько в них чувства, сумятицы, волнения! Они и теперь нравятся мне, а тогда я был ими ослеплен, как открытием, и не замечал недостатков. Критики же мои видели в них одни ошибки и не желали замечать достоинств. Вот это меня больше всего поражало. И так, поставив крест на недостатках, они похоронили и достоинства.

Повзросление моё, вызревание жизненно-практическое шло медленно. Я долго оставался ребёнком, мальчишкой, и мне неинтересно было понимать вещи, понятные любому и каждому. Я и сейчас моложе многих моих сверстников по общему пониманию жизни. Всё еще остаюсь идеалистом. И мне ещё расти, умнеть и не скоро достигнуть перевала к старости.

Полнота внимания

Часто сравниваю написанное мною в молодости, с тем, что и как пишется сейчас. Тогда писалось легко, без пота и видимых усилий, так же естественно, как дышалось. И оттого была чистая радость, которой я мерил и художественную удачу. Отчего это было? Думаю, что здесь важна полнота внимания к предмету переживания как к чему-то неповторимому.

По-настоящему счастливым в творчестве бываю тогда, когда удается выразить какое-то важное для меня ощущение, мысль. Слова искать не приходится. Вот этот незаметный переход ощущения в слово и является счастьем пишущего.

Литература ― это душа человека в слове. И можно ли на душу живую поднимать топор критика? Между тем, главной прелестью нашей несвободной литературной жизни стало право карающего суда над произведением писателя. Строгость и жестокость литературных приговоров, прикрываемые заботой об идейности и качестве, стали обязательностью, почти хорошим тоном.

«Метафорическая карнавальная проза» ― такими словами определил бы я некоторые из своих вещей («Кукла без имени»). Жаль, что эта линия прервалась в нашей литературе в 30-годы! Линия А. Грина, М. Булгакова, Ю. Олеши. О достоинстве её говорить излишне, а о праве на существование ― необходимо.

Конец ознакомительного фрагмента.